На главную   Содержание   Следующая   ВЕК ШАХМАТ ЗАКОНЧИЛСЯ. Плеяда великих мастеров уходит вместе с советской эпохой   ПЕРВЫЙ чемпионат Советской России - Всероссийская шахматная Олимпиада 1920 г., проведенная в голодной и холодной стране, когда участникам давали паек, состоящий из селедочных хвостов; потом "шахматная горячка" середины 20-х, поклонение Ласкеру и Капабланке - и появление, еще до войны, плеяды молодых, советских по генетике мастеров, очень скоро выросших в гроссмейстеров... Затем победа Михаила Ботвинника в матч-турнире сильнейших гроссмейстеров 1948 г.; многолетняя борьба за первенство мира, которую вели между собой наши, и исключительно наши шахматисты; победный, хотя, по сути, равный матч сборной СССР со сборной остального мира в 1970 г. - и вот первый тревожный симптом: поражение Спасского в матче с Фишером... Потом борьба советского Карпова с неудобным, "антисоветским" Корчным и двукратная победа нашего обласканного властью чемпиона, а затем, наоборот, победа мятежного Каспарова над Карповым - и распад СССР, и появление трехцветного флага на столиках наших игроков, и рассеяние бывших советских гроссмейстеров по просторам СНГ и странам мира... Наконец, завоевание индусом Виши Анандом звания чемпиона мира ФИДЕ, которое в послевоенное время уплывало из СССР/России только на три года (Фишер), и победа Владимира Крамника, шахматиста, который на гроссмейстерский уровень вышел уже в постсоветскую эпоху, над чемпионом мира Каспаровым... Таков самый краткий конспект истории советской шахматной школы, вехи ее расцвета и заката. ОСНОВАНИЕ ПИРАМИДЫ Прежде всего - речь идет действительно о школе в самом прямом и буквальном смысле слова. Шахматные секции в домах и дворцах пионеров, где тренеры учат ребят способных и не очень, разбирают с ними выигранные-проигранные партии, проводят теоретические занятия... Масса соревнований для детей и юношей всех возрастов и всех регионов. Пионерские олимпиады. Командные первенства для домов пионеров - в Москве в мое время, то есть в середине 60-х, в команду входило 20, помнится, человек, 20 досок: юноши, мальчики, девушки... Тогда, в 60-е, разворачивалась эпохальная борьба между Московским городским Дворцом пионеров и стадионом Юных пионеров. Отбор был жесткий, но естественный. Конкуренция, отсев и продвижение талантов. Пусть неудачник плачет. И он плакал - и искал другого применения своим способностям, в то время как удачник, молодой и одаренный, шел дальше, к вершинам и званиям... На более высоких этажах отбор ужесточался предельно. Полуфиналы чемпионата СССР были страшным испытанием, несравнимым с большинством международных турниров - даже для весьма известных гроссмейстеров. Подняться на самый верх в этих условиях можно было лишь за счет качества игры, качества, которое давала только гигантская работа над собой, - или же обладая сверхординарным, граничащим с гениальностью, талантом. На опыте, на профессиональных штучках, на всезнании и эрудиции уйти можно было недалеко, добраться лишь, как говорится, "до степеней известных", но не дальше. Таланты умели выявлять, шлифовать, гранить; перед теми, кто обладал указанными сверхординарными способностями, умели поставить соответствующего масштаба задачу. В свое время совсем еще юный Гарри Каспаров занимался в школе экс-чемпиона мира Михаила Ботвинника. Гарри был очень возбудимым мальчиком, часто принимал за доской импульсивные решения. Ботвинник говорил ему: "Гарик, есть опасность, что из тебя получится новый Ларсен или Тайманов". А Ларсен и Тайманов, надо сказать, в те годы входили в мировую десятку, рубились в претендентских матчах... А для Ботвинника они были всего лишь воплощением, персонификацией легковесного стиля и неглубокого, поверхностного понимания шахмат. И Каспаров знал едва ли не с детства, что остановка, "замораживание" на уровне Ларсена, самого Ларсена, прозванного некогда "холодным убийцей за шахматной доской", для него, для его тренеров, для его близких - конец величайшей мечты, крах дела его жизни. ИНВЕРСИЯ СТАТУСОВ Демократизм, провозглашенный советской системой, может быть, только здесь, в шахматах, реализовывался в полной мере. И трудно сказать, где еще в такой мере осуществлялось декларированное равенство возможностей. Вспомним. Тигран Петросян - сын дворника, после смерти отца сменил его на участке с лопатой и метлой. Семья Давида Бронштейна после ареста отца в 1938 г. жила очень тяжело, в войну будущий гроссмейстер, практически еще подросток, работал на заводе. Борис Спасский, сменивший Петросяна на шахматном Олимпе, вышел из очень бедной семьи; по его собственному признанию, белый хлеб он впервые попробовал в "Артеке". Летом ездил в шахматный клуб на Кировских островах босиком - обуви не было, и взрослые наступали ему на ноги коваными башмаками. И Анатолий Карпов - из простой рабочей семьи. И нынешний чемпион мира Владимир Крамник - из очень скромной советской семьи: как он рассказывал, юность его прошла в квартирке в 29 кв. м жилой площади на четверых. Наконец, патриарх советских шахмат Ботвинник. Его отец родился в белорусской деревне, в 25 лет уехал в Минск, в 1905 г. работал в подпольной типографии и еще в досоветское время получил профессию зубного техника... Мать была дипломированным дантистом. Так что поначалу семья будущего чемпиона мира жила в Петербурге, на Невском, в очень хорошей квартире из семи комнат, была кухарка, горничная, одно время даже бонна. В 1920 г. отец ушел из семьи, и после этого они жили уже очень бедно. Это, впрочем, отдельные примеры, но, конечно, не закономерность. Таль - из интеллигентной семьи врача: соответствующая социальная среда, в доме было фортепьяно, на котором юный Миша весьма недурно играл. Смыслов - из семьи инженера и оперомана. О Гарри Каспарове я уже не говорю - он из семьи интеллигентной и музыкальной. Хотя в каком-то смысле, если принять во внимание самый широкий социальный фон, эта инверсия статусов, это выдвижение на самый верх бедных и неблагополучных не лишены некоторой предопределенности и, если хотите, закономерности: страна-то была бедная, люди, особенно в первые послевоенные годы, жили очень тяжело, порой недоедая. И стимулы продвижения вверх для тех, кто так жил, были очень действенные. Можно даже сказать, что для человека из "низов" в Стране Советов было два пути вверх: партийная (через комсомол) карьера - и карьера спортивная. Шахматы для многих действительно стали средством повышения социального статуса, часто - единственным способом выйти в люди. Успехи гарантировали государственную поддержку, затем, на определенном уровне, - гособеспечение, поездки за границу, в общем, социальный статус выше среднего. Как, впрочем, гарантировали этот статус и футбол, хоккей, штанга, борьба, бокс, стрельба по тарелочкам, хотя последнее интересовало государство не в такой степени... Впрочем, я не знаю ни одного человека, который увлекся бы шахматами и сделал их делом своей жизни ради будущих статуса, доходов или пресловутой социальной защищенности. Побуждали играть, работать над шахматами очарование игры, напряжение борьбы, пьянящее чувство победы... А из личностных качеств важно было честолюбие, стремление побеждать - соединенное с готовностью и умением работать. Одно только изучение теории эндшпиля требует абсолютно четкого и стопроцентно адекватного усвоения объема знаний, который большинство обычных людей просто не в состоянии "переварить". Хотя не думаю, что молодые Таль или Спасский стали теми, кем стали, в силу какой-то огромной, нечеловеческой работы. Но в любом случае конкуренция внутри страны была неизмеримо выше, чем на Западе, и эта конкуренция заставляла работать. И в то же время советский уровень работы - это был не предел. Однажды, очень давно, еще в начале или скорее в середине 70-х, я, уже забросивший шахматы некогда перспективный перворазрядник, спросил одного умудренного опытом тренера, как получается, что самые что ни на есть середняки из первых эмигрантов-невозвращенцев, люди, которые были у нас далеко не на первых ролях, эмигрировав, вдруг взмывают вверх, обретая качественно иную, несравненно более высокую шахматную репутацию (рейтингов тогда еще не было)? Почему Геннадий Сосонко, Леонид Шамкович, Владимир Либерзон, Роман Джинджихашвили, Игорь Иванов (крепкий ленинградский мастер, полный тезка нынешнего министра иностранных дел), выехав "за бугор" и, несмотря на бдительность соответствующих органов, сумев там остаться, чуть ли не за год становились гроссмейстерами (те, кто не был), участниками межзональных турниров? Он ответил: очень просто - уезжают и начинают работать по-другому. Много больше, чем работали у нас. И несравнимо больше, чем работали тогда западные шахматисты, большинство которых было, в сущности, лишь полупрофессионалами. Такой вот тест на выживание. ПРЕЗУМПЦИИ СОВЕТСКОГО МЕНТАЛИТЕТА Советские шахматисты, живя в соответствующим образом организованном обществе, ориентировались, естественно, на некие вполне советские статусные ориентиры. Так, в советское время считалось, что шахматисту надлежит иметь высшее образование. Впрочем, это не было лишь предрассудком. Диплом открывал возможность карьеры тренера - или шахматного функционера-организатора. Не все же станут гроссмейстерами. Это почти как в футболе: у нас, в СССР, чтобы был кусок хлеба после окончания карьеры, игроку, сколь бы великим он ни был, надлежало закончить если не инфизкульт, то, во всяком случае, высшую школу тренеров. А в Европе классный игрок обеспечивал себя до конца жизни Конечно, шахматы - не футбол. И век шахматиста заканчивается не в 30 лет. Но все-таки заканчивать когда-то надо: шахматы - это немыслимая нагрузка, интеллектуальная, нервная, психологическая... В этом смысле Гата Камский - в полной мере порождение советской шахматной школы и советского мироощущения. Эмигрировав в США, достигнув выдающихся успехов в шахматах - в иерархии ФИДЕ (где, правда, не было Каспарова и Шорта), Камский в какой-то момент был вторым после Карпова, которому и проиграл матч на первенство мира по версии ФИДЕ в Элисте. Но вот - бросил шахматы, поступил в университет, замаячила карьера врача, что в США, как известно, означает приличные деньги. Надежная, высоко оплачиваемая профессия. Ботвинник утверждал даже, что никогда не сможет стать чемпионом мира тот, кто не имеет высшего образования. Сам Ботвинник был доктором наук, серьезнейшим образом занимался исследовательской работой, гордился этим, считал себя крупным ученым, в какой-то момент, как мне кажется, считал себя больше ученым, чем шахматистом. Естественно, гениям все, включая университетский диплом, давалось сравнительно легко. Таль, Карпов и Каспаров могли достичь вышесредних или, без оговорок, очень высоких успехов и в научной деятельности и, наверное, в любой другой. Хотя многие не столь великие получали высшее образование трудно, долго, с многочисленными академическими отпусками, отчислениями, восстановлениями и перемещениями с факультета на факультет. И не потому, что не хватало способностей, а потому, что сами для себя, видимо, ощущали ненужность, необязательность общего образования - при гипотетической необходимости диплома. Сегодня Владимир Крамник говорит, что не собирается заканчивать философский факультет Новгородского университета, не нужно это ему - и ничуть не комплексует. И никто этому не удивляется. Другая эпоха, другой менталитет, другие шахматы. И другая страна. МЕХАНИЗМЫ КОНТРОЛЯ Государство содержало шахматистов, государство платило им деньги - оно же, через номинально общественную, но фактически государственную Федерацию шахмат и вполне государственное Управление шахмат Спорткомитета, контролировало шахматное сообщество. Кто что сказал, кто что сделал, о чем подумал. Оно же, государство, определяло, кто правильно, а кто неправильно себя повел, - и расставляло оценки. В механизмах контроля было задействовано (да простят мне стилисты это словцо) немало чиновников разных уровней, вынужденных делать это по роду своих служебных обязанностей, - и множество доброхотов. В июне 1969 г. Пауль Керес, приехавший в Чехословакию на далеко не первостепенный международный турнир, встретился частным образом с известным гроссмейстером Людеком Пахманом и знаменитым бегуном Эмилем Затопеком, как известно, горячо сочувствовавшими идеям "пражской весны". После чего последовала телеграмма второго секретаря посольства СССР в Москву, и Спорткомитет и ЦК КП Эстонии (!) весьма оперативно приняли решение "воздержаться в дальнейшем от направления в зарубежные страны гроссмейстера Кереса". В 1971 г. тогдашний чемпион мира по шахматам Борис Спасский побывал с лекциями в Ростовской области и, в частности, выступил на комбинате "Ростовуголь" в г. Шахты. После этого выступления в ЦК КПСС было направлено письмо первого секретаря Ростовского обкома партии Бондаренко, в котором последний доводил до сведения своего начальства, что в присутствии аудитории в две сотни человек Спасский "извращенно освещал положение шахматистов в Советском Союзе и допустил выпады против советской действительности". Оказывается, Спасский сказал, что в СССР не уделяется должного внимания ведущим шахматистам, их труд плохо оплачивается, призы за победу в первенствах СССР - мизерные. Чемпион мира - так сообщал первый секретарь обкома партии - заявил, что самый большой приз, полученный им за границей, составил 5 тыс. долл., а на родине - лишь 2 тыс. руб. Наконец, он рассказал о том, что получает 300 руб. за то, что якобы работает тренером в обществе "Локомотив", чего в самом деле не делает. Наконец, чемпион, согласно докладной из Ростова, допустил уже чисто политические выпады: отвечая на один из заданных ему вопросов, он сказал о своем уважении к верующим: "Вообще я выходец из семьи священника, и, если бы из меня не получился шахматист, я бы с удовольствием стал священником". Иными словами, реакция на нарушение установленных властью табу была однотипная, но жесткая: закрывали выезд. Лишали наиболее интересной, престижной и, что не менее существенно, денежной составляющей профессиональной деятельности. В 1971 г. Марк Тайманов проиграл в Канаде матч Роберту Фишеру с катастрофическим счетом 0 - 6, без ничьих! В довершение всего уже в Москве, на таможне у него обнаружили книгу Солженицына "В круге первом". У Тайманова начались страшные неприятности: с него сняли звание заслуженного мастера спорта, лишили так называемой стипендии, то есть, по сути, зарплаты... В те дни по Москве гулял примерно такой анекдот: "Вы слышали, у Солженицына большие неприятности... У него обнаружили книгу Тайманова "Защита Нимцовича". В 1968 г. после отказа 57-летнего Ботвинника, самого ортодоксального, самого советского по взглядам и поведению из всех наших шахматистов, ехать на второстепенный турнир в ГДР Спорткомитет (в полном соответствии с позицией отдела пропаганды ЦК КПСС, курировавшего спорт) пригрозил экс-чемпиону мира лишением стипендии, которую он получал с 1947 г. А в 1983 г., когда Ботвинник, будучи в Нью-Йорке, "допустил ряд высказываний, порочащих представителей советской шахматной школы" (формулировка из записки КГБ СССР в ЦК КПСС), его пригласили для беседы в ЦК и, не дождавшись полного и всестороннего раскаяния, признали целесообразным "впредь ограничивать его зарубежные поездки". Да что там - Таль, всенародно обожаемый и боготворимый (но притом совершенно неспособный к образцово-пуританскому поведению за границей), в какой-то момент стал невыездным, а после того как женился в третий раз - безнадежно невыездным... По свидетельству Корчного, в 1968 г. Таля отправили домой прямо после инструктажа сборной СССР в Спорткомитете, куда он приехал с чемоданом... И только сотрудничество с любимым властью Карповым вновь открыло Талю дорогу на зарубежные турниры. Впрочем (опять впрочем), это рычаги воздействия послесталинской эпохи. А до войны советские мастера, кроме Ботвинника, вообще за рубеж почти не выезжали. Выезд был формой особого, экстраординарного доверия, поощрения и благоволения власти, невыезд - нормой. Приведение ведущих шахматистов к общему знаменателю легко достигалось в рамках общей дисциплинарной стратегии власти. Некоторое время в СССР было всего два гроссмейстера: Ботвинник и Левенфиш (завоевавший, кстати, звание маэстро в год рождения Ботвинника). Так вот, Левенфиша за границу просто не выпускали - ни до того, как он в 1937 г. сыграл вничью с Ботвинником матч за звание чемпиона СССР, ни очень долго после... А в самом Союзе в межвоенный период было всего три полноценных международных турнира - в 1925, 1935 и 1936 гг. "СНИСХОДИТЕЛЬНОСТЬ ВЛАСТИ" Парадоксально, но лучших наших шахматистов волна репрессий в 30-е и борьба с космополитизмом на рубеже 40-50-х почти не зацепила - чего никак нельзя сказать о представителях любого другого творческого сообщества. Почти никого не расстреляли и не загнали в лагерь. Кроме Крыленко, бывшего прапорщика и главнокомандующего, а в советское время - наркома юстиции и руководителя всей шахматной жизни в довоенном СССР. Более того, в годы, когда ни один известный стране человек не мог чувствовать себя спокойно, шахматисты были выделены и обласканы. Ботвиннику в 1935 г., после победы во II Московском международном турнире (1-2-е место с Флором) нарком тяжелой промышленности Орджоникидзе подарил легковой автомобиль (здесь примечательна не ценность вещи, а уникальность формы поощрения), а после Ноттингемского турнира 1936 г. (дележ 1-2-го места с Капабланкой) Михаил Моисеевич был награжден орденом "Знак Почета". Даже Александру Алехину, "ренегату и белогвардейцу", после второй мировой войны готовы были простить все. Не только то, что он играл в турнирах при нацистах, - готовы были даже не вспоминать о том, что под его фамилией было опубликовано в годы войны о еврейских и арийских шахматах. А это было действительно омерзительно (до сих пор существуют разные точки зрения на то, имел ли чемпион мира отношение к публикациям 1941 г. в "Паризер Цайтунг" или кто-то в чисто пропагандистских целях воспользовался его именем). Но Сталин и в довоенные годы относился к "проблеме Алехина" с вниманием и не намерен был обрезать ему пути для возвращения на родину. Так, известно, что он дал указание напечатать поздравительную телеграмму, направленную Алехиным осенью 1935 г. по случаю 18-й годовщины Октябрьской революции, без оскорбительного предисловия, подготовленного руководителем советской шахматной организации Николаем Крыленко. Власть пыталась организовать матч Алехина с Ботвинником. Причем подразумевалось, что Алехину для того, чтобы сыграть в матче, придется приехать в Москву. После войны Сталин вновь проявил готовность простить заблудшего чемпиона. Или сделал вид. Вроде бы - совершенно непривычное великодушие власти. А откуда такое чудовищное великодушие? Ведь того, что наговорил Алехин (или того, что ему приписали), другому хватило бы на десяток лет лагерей... Сейчас вроде получается, что советская власть гордилась тем, что Алехин был русским шахматным гением, ценила его, пусть и эмигранта, но своего, русского, соотечественника... Кто знает, возможно, Алехин рассматривался как очень удобная фигура в намечавшейся борьбе с космополитизмом, борьбе, которая начиналась еще в 1939 г., но была прервана второй мировой войной. Достаточно снисходительна (по тем суровым временам) власть была и к Паулю Кересу. Он тоже играл в турнирах при нацистах, где, кстати, встречался и с Алехиным... Гнусностей, правда, в геббельсовских изданиях не печатал. Все же сразу после войны власти относились к Кересу крайне настороженно, чтобы не сказать более. В 1945-1946 гг. он играл ярко и чрезвычайно успешно, но во второстепенных, в основном прибалтийских, турнирах - на 14-й чемпионат СССР, проходивший в Москве летом 1945 г., его, победителя знаменитого АВРО-турнира 1938 г., не пригласили. С подачи органов безопасности, ссылавшихся на "серьезный компрометирующий материал" ("сотрудничество с немцами в период оккупации Эстонии" и "связи в эстонским буржуазно-националистическим подпольем"), партийные инстанции возражали и против включения Кереса в предстоящий матч-турнир на первенство мира. Потом его "простили", прислали персональное приглашение на чемпионат СССР 1947 г., который он с блеском выиграл. Потом Керес еще дважды становился чемпионом СССР, был многократным победителем Олимпиад в составе команды СССР и - некоторое время - третьим шахматистом мира, хотя матч на первенство ему ни разу так и не удалось сыграть... Награжден двумя советскими орденами (у многолетнего чемпиона мира Анатолия Карпова тоже до недавнего времени было два ордена - как он говорил, "всего два ордена")... Бессмысленно говорить о любви властей предержащих к шахматам. Во власти было много поэтов, от Сталина до Андропова, - но после Ленина никто не играл прилично в шахматы. Столь же безосновательно говорить об уважении к уникальному таланту лучших шахматистов мира - талант не спас ни Мандельштама, ни Мейерхольда, ни Бабеля, ни даже Николая Ковтуна, еще до войны впервые перепрыгнувшего планку на высоте два метра... Дело, наверное, в другом. Шахматы - чуть ли не единственная чисто соревновательная, то есть наглядная, бесспорная форма фиксации интеллекта личности, нации или - все зависит от позиции видения - интеллектуального потенциала системы. В этом успехи шахматистов даже нагляднее и полезнее достижений физиков-теоретиков... Шахматная школа в СССР, во всяком случае в послевоенное время, развивалась под барабанный пропагандистский бой, в котором сквозь дробь явственно слышалось ключевое слово: непобедимость. В мире должны были убедиться в том, что наша страна - не только самая читающая, но и в интеллектуальном отношении недосягаемая. Но недосягаемая не благодаря исключительным способностям русского народа (изрядная часть наших шахматных гениев принадлежала, как тогда говорили, к еврейской национальности), а благодаря самому передовому социальному строю. ЭТАЛОН ЛИЧНОСТИ Но, поднимая значение шахмат, власть неизбежно делала их существенной составляющей культурного пространства страны. Наверное, только в СССР шахматы стали частью национальной (или наднациональной, имперской, не в этом сейчас суть) культуры. Думаю, в 30-е, 50-70-е гг. шахматы не стали значимым социокультурным феноменом больше нигде в мире. Конечно, шахматы были механизмом чисто советской культуры, в меру (как уже говорилось) идеологизированным, в меру контролируемым, безусловно, имевшим пропагандистское, инструментальное наполнение: мы - лучшие, мы всех обошли, почти как в балете. Говорят, что в России поэт всегда был больше, чем поэт, писатель - больше, чем писатель. Шахматист в СССР - больше, чем шахматист. Ведущие гроссмейстеры становились объектами поклонения. Восхищение интеллектом плюс тот шарм, который дает только ореол победителя, а если еще точнее - непобедимого победителя. Ни спортсмены, ни писатели-поэты не обладали в глазах рядовых граждан этим сочетанием, сочетанием высочайшего интеллекта и ореола спортивного триумфатора. Только признанные лидеры советской шахматной школы. Машину с Талем после его победы в матче над Ботвинником в 1960 г. рижане несли на руках от вокзала. Когда Петросян в 1963 г. во время матча с Ботвинником поднимался по лестнице Театра эстрады, боготворившие его поклонники-армяне рассыпали у него под ногами святую землю из Эчмиадзина. И он, говорят, воспринял это как должное. Ботвинник много лет спустя вспоминал этот эпизод с раздражением: "Если бы передо мной посыпали святую землю из Иерусалима - что бы я сделал? "Подметете - пройду", - сказал бы..." Подразумевалось, что шахматист должен был любовь и восхищение публики оправдывать и являть собой образец для подражания, эталон личности. И ведущие гроссмейстеры, будучи, в общем, людьми советскими и обладая советским менталитетом, в большей или меньшей степени следовали этим правилам игры. Один забавный пример. В сентябре 1969 г. Михаил Ботвинник и Борис Спасский (к тому времени уже выигравший у Петросяна матч на первенство мира) были вместе на сборе в Пицунде. Ботвинник как раз готовился к своему последнему серьезному турниру в голландском Лейдене. Как-то Ботвинник и Спасский пошли на базар. Спасского узнал продавец, похоже, абхазец, и говорит: "Ты - Спасский?" - "Да, Спасский". Продавец: "Я тебя узнал. Хочу подарить тебе арбуз". Этот арбуз Борису Васильевичу был совершенно не нужен, и он искал повод, как от него отказаться. И в этот момент Ботвинник взял своего более молодого коллегу за плечо и сказал: "Возьмите арбуз и пожмите ему руку"... Как говорил о себе Ботвинник, "по крови я - еврей, по культуре - русский, а по воспитанию - советский". Воистину это так. ПОЛИТИКА И ПОЛИТИКАНСТВО Противоборство Ботвинника с Талем в начале 60-х было по-своему ничуть не в меньшей степени противоборством сил и символов советского фундаментализма с духом изменений, свежим общественным ветром, чем матчи Карпова с Каспаровым (о чем в 80-е писали много и настырно). Просто тогда, в начале 60-х, нельзя было написать где-нибудь в "Огоньке", что Таль - дитя оттепели, подбитое свежим историческим ветерком, порождение социального романтизма послесталинской новой эпохи, а Ботвинник - ортодокс по мышлению и поведению, советский человек до мозга костей, рудимент прошлого. Забавно, но тогда, в 1960-м, это ментальное, я бы даже сказал, социокультурное противостояние дополнялось, оттенялось и усугублялось противоположностью чисто шахматных стилей и принципов... Советская шахматная школа боролась с западными шахматистами, утверждала себя в этой борьбе, постоянно демонстрировала свое (и, следовательно, правильного социального строя) неизмеримое превосходство - а после невозвращения Корчного стала бороться и с шахматами "антисоветскими". Никакой "чужой" не бывает так ненавистен, как бывший "свой". Вспомним Ивана Грозного и князя Курбского, Петра I и царевича Алексея, наконец, Сталина и Троцкого... И эпоха тотального противостояния коварному изменнику и перебежчику Корчному была золотым временем для политиканов от шахмат. Хотя, кто знает - возможно, несмотря на все, что было сказано выше, в том числе и об удивительно лояльном для крутых послевоенных лет отношении к Алехину, его гипотетический (подготавливаемый, но так и не состоявшийся из-за его скоропостижной смерти) матч с Ботвинником мог бы стать первым матчем типа "Карпов-Корчной"... Кстати, в чистой политике дебют Каспарова не оказался удачным. Сначала была Демократическая партия Николая Травкина. Потом - разрыв с Травкиным. Раскол в партии, надежды на то, что вместе с ним, молодым чемпионом, харизматиком и интеллектуалом, уйдет изрядная часть ее членов. Но, как сказал Травкин, "Каспаров уйдет с одной шахматной доской" - и в принципе так и получилось. Затем, после паузы - политический роман с генералом Лебедем... Где сейчас партия Лебедя, и кто помнит, как она называлась?! И вот - итог. Совершенно аполитичный Владимир Крамник выиграл матч у Гарри Каспарова, и никто не может ничего сказать ни о глобальной политической подоплеке противоборства (около- или антиФИДЕвские интриги политикой считать нельзя), ни о том, кто из них советский, кто антисоветский, кто дитя перестройки, а кто порождение новой консервативной волны. ЛИЧНЫЕ КОНФЛИКТЫ И КОРПОРАТИВНАЯ ЭТИКА На верхушке шахматной пирамиды нравы всегда были далеко не идиллические, да что там говорить, жестокие были нравы. Однажды, в 50-х, Ботвиннику предложили сфотографироваться с ведущими шахматистами страны, членами сборной СССР. "С этими бандитами?" - возмутился наш шахматный патриарх. "Эти бандиты" в 1952 г. выставили его, чемпиона мира, из состава команды, отправлявшейся на Всемирную шахматную Олимпиаду: "Стал плохо играть в шахматы"... Отношения Ботвинника и Бронштейна, Ботвинника и Петросяна, Карпова и Корчного, Карпова и Каспарова - более или менее известны. Назвать их просто неприязненными - значит сказать лишь самую-самую малость. И история матча между Ботвинником и Бронштейном в 1951 г., изложенная "от Михаила" и "от Давида", - это две совершенно разные истории, они не имеют между собой почти ничего общего. Как и истории противоборства Карпова и Корчного, отраженные в книгах этих двух великих шахматистов. За день до смерти Ботвинник дал свои последние указания: "Никаких пышных похорон. Никаких шахматистов. Хочу уйти спокойно". Корчной вполне серьезно утверждал, что Спасский гипнотизировал его во время их белградского матча 1978 г. и что в этом гипнотическом ремесле сам Таль был, по сравнению со Спасским, дилетантом, любителем. С равной настойчивостью Виктор Львович намекал на то, что Петросян пытался его отравить и что однажды случайной жертвой этих попыток стали две наши известные шахматистки (выпили предназначенный Корчному чай). Во всяком случае, по свидетельству гроссмейстера Шамковича, Корчной во время одной из совместных трапез пробовал только те блюда, которые уже отведал сидящий vis-a-vis Петросян... Но наряду со сложными личными взаимоотношениями (которые в самом худшем варианте подлежали разбору и расчистке с участием власти) существовала и этика корпоративная. Помочь товарищу или просто коллеге выполнить норму разряда или звания или получить приз, отдав в нужный момент пол-очка, а то и очко, считалось делом естественным (теперь это определяется фразеологизмом "лечь под", а тогда таких слов, в этом, во всяком случае, смысле не использовали). Хотя эта "взаимопомощь" в конце концов банальна. Но ведь были, были и более широкие и значимые жесты! Один только пример, если хотите, - анекдот (ибо исторический анекдот - это не выдумка, а форма фиксации реального и типического). Однажды Пауль Керес играл с Исааком Болеславским. И вот в жесточайшем цейтноте и к тому же в тяжелой позиции Керес вдруг предлагает Болеславскому ничью. И Болеславский неожиданно для всех соглашается. После партии Болеславского спросили: "Исаак Ефремович, почему, ну почему вы согласились?!" И умудренный жизнью Болеславский ответил: "Если Керес в таком положении предлагает ничью, значит, она ему очень нужна". Для того чтобы эта ничья состоялась, не только Болеславский должен был быть мудрым и великодушным, но и второй участник эпизода должен был иметь безукоризненную человеческую (не путать с политической) репутацию. Керес такую репутацию в шахматном мире, безусловно, имел. Ботвинник был известен своей ортодоксальностью и нетерпимостью, через 25 лет после окончания войны он сказал о мастере Богатырчуке, ушедшем с немцами с Украины и эмигрировавшем потом в Канаду: "Я бы лично повесил его в центре города". Но о Кересе даже он отзывался весьма благожелательно. Очень ярко, хотя, быть может, чуть напыщенно - и обидно для всех прочих великих игроков - сказал о великом эстонском гроссмейстере Спасский: "Гулливер среди лилипутов". Но, думаю, Борис Васильевич все же погорячился. Рассказанный выше эпизод показывает, что были, были в шахматах люди немелкие, и не один, и не два... РАЗНОЛИКОЕ ТВОРЧЕСТВО На протяжении десятилетий утверждалось, что советская шахматная школа - едина в своих творческих основаниях. Поскольку советские шахматисты стоят на плечах великих русских гениев, Чигорина и Алехина прежде всего, продолжают лучшие традиции игры яркой, комбинационной, основанной к тому же на самостоятельном развитии теории, а не на прагматичном использовании заимствованного, чужого, открытого другими. При желании это можно было даже соотнести с загадочной русской душой, что, кажется, одним из первых сделал Ефим Боголюбов, чемпион России и едва ли не первый шахматный "невозвращенец": он отметил славянское происхождение Чигорина, Алехина и его самого и вытекающую отсюда некоторую общность творческих установок. Потому что преимуществами социального строя специфика отечественных шахмат не могла определяться - строй еще не затвердел, не кристаллизовался. Но затем, когда он определился, когда его основные блоки отлились, оформились, можно было эту победность соотнести уже и со строем. О советской шахматной школе начали говорить незадолго до войны, после того, как в 1939 г. вышла действительно замечательная книга историка шахмат Грекова о Чигорине, этот, по определению Ботвинника, "патриотический труд", а отлилось в бронзу, отчеканилось это понятие в первые послевоенные годы. Причем нарастание пропагандистских акцентов и муссирование сюжета о превосходстве советской шахматной школы хронологически более или менее совпадает с началом полномасштабной борьбы с космополитизмом. И в этом новом социально-историческом, формационном контексте советская, отечественная шахматная школа, традиция Чигорина - Алехина, а потом и Чигорина - Алехина - Ботвинника в известном смысле противопоставлялась западной, нерусской шахматной школе. Хотя историческими антиподами Чигорина и Алехина и в этой концептуальной аранжировке по прежнему оставались Стейниц и Капабланка. Люди, конечно, великие, но игравшие в более прагматичные, рациональные, с оттенком мертвенности, можно сказать, буржуазные шахматы. Голый расчет против порыва. Боязнь риска и толки о ничейной смерти шахмат, стало быть, шли с той стороны, насаждались загнивающим капиталистическим Западом. Зато в СССР, где жизнь, в соответствии с принципами диалектического материализма, понималась как вечная борьба старого и нового (или, в философских терминах, как единство и борьба противоположностей), никаких разговоров о ничейном, сглаживающем все конфликты и противоречия вырождении шахмат не допускалось ни идеологически, ни политически. Как хотите, что-то в этом было от алехинского (или квазиалехинского?) противопоставления "арийских" и "еврейских" шахмат. Перевернутый миф о хорошей ("нашей") и плохой ("ненашей") школе, высоком нашем духе и их низком мещанском мироощущении. Впрочем, это были скорее подтексты, презумпции. Впрямую данные тезисы, насколько мне известно, нигде и никогда не отстаивались. Но если мы станем исходить из того, что советская шахматная школа продолжила творческую традицию Чигорина и Алехина, то Петросян и Карпов, эти предельные рационалисты и прагматики, да, возможно, и сам Ботвинник, всегда игравший в логичные, "правильные" шахматы, окажутся весьма и весьма относительными продолжателями чигоринско-алехинских идей. Таль и Бронштейн - также, но по совершенно противоположным основаниям - романтики, фантазеры, а Таль еще и человек с авантюрной игроцкой жилкой. Недаром его дипломная работа в Латвийском госуниверситете была посвящена роману Ильфа и Петрова "12 стульев". Так что образ незабвенного Остапа Бендера незримо витал над молодым Талем, был как бы встроен в его персональный миф. А "ранний" Корчной с его почти патологической жадностью к чужому шахматному материалу, готовностью ради конечной цели терпеть, страдать, ограничивать себя - это гипертрофированная, почти что протестантская аскеза! Прихватить где-нибудь в дебюте какую-нибудь пешечку, вызвать огонь на себя, выдержать, вытерпеть - и перейти в сокрушительную контратаку. Но контратака, игра от обороны, супербетон - это считалось тогда недостойным, ненашим в любом виде спорта (кроме бокса, может быть). Позор всяким там искусственным офсайдам! Ибо это противоречит национальному характеру, каким его понимает сам народ (а он, может, сам себя и не вполне адекватно понимает). Ведь антирусский характер - это расчет вместо надлежащей размашистой удали. А Полугаевский с его почти патологической приверженностью к получившему его имя гнилому и кривому, едва ли не мазохистскому варианту в сицилианской защите? В котором он был неоднократно - и страшно, чудовищно бит? "Чигоринцами" и "алехинцами", возможно, могли бы именовать себя Спасский и Каспаров. Впрочем, как раз Спасский объявил, что советской шахматной школы не существовало, как не существовало фашистской шахматной школы, что все это ярлыки чисто идеологические. Что не помешало "позднему" Спасскому, объявившему себя русским националистом, заявить (в разговоре с Корчным), что существует, существует сионистский заговор в шахматах, и Фишер, уже давно толкующий об этом, совершенно прав... Другой поворот темы, другая грань официозной постановки вопроса: советская шахматная школа - это уникальное понимание шахмат как синтеза науки, спорта и искусства. Но если так, то что у Таля от науки, а у Карпова от искусства?.. Несомненно, понимание шахмат как синтеза искусства, науки и спорта, подразумевающего постоянный поиск новых, неизведанных путей, непрерывное развитие, отсутствие шаблона, рутины и догматизма, широчайшие (как было принято писать тогда) возможности для творчества, интуиции и фантазии и т.д. и т.п. - идеологично. Определение советской шахматной школы становится, таким образом, адекватным определению в тогдашнем обществоведении социализма как самого передового, первопроходческого общественного строя. Официальная пропаганда долгое время представляла дело так, будто советские шахматисты - это корпорация, где есть предельно советские Ботвинник или Карпов, а за ними - множество таких же помельче, но качественно, по своей внутренней структуре от грандов не отличавшихся... На самом деле все наши лидеры были в творческом и в человеческом отношении очень-очень разные, все они были индивидуальностями, и в известном смысле каждый великий шахматист - Ботвинник, Смыслов, Таль, Петросян, Штейн, Геллер, всех перечислить невозможно, - сам себе школа. То есть в хрестоматийном, энциклопедическом смысле советской шахматной школы как сообщества шахматистов, имеющих общие творческие взгляды, не существовало, и не так уже не прав в конце концов был Спасский, не без остроумия заметивший некогда, что самым ярким и типичным представителем советской шахматной школы был Роберт Фишер... Хотя, быть может, мы обнаружим школу, если охватим взглядом не только 20 - 30 гроссмейстеров (примерно столько их было в 60 - 70-е годы), но несколько сотен мастеров и много тысяч кандидатов в мастера... И это более массовое и, следовательно, стереотипное творческое, профессиональное сознание, сформированное советскими шахматными книгами и журналами, массовой литературой, наверное, более гомогенно. И в социальном плане, конечно, ближе к сознанию "среднего" советского человека, чем менталитет "гроссов" - насколько может быть близко к среднестатистическому сознание человека, делающего какое-то получившее общественное признание дело лучше, чем 99,9 процента его соотечественников. И еще: в 40, 50, 60-е гг., несомненно, произошел гигантский качественный скачок в понимании шахмат, возникло новое качество шахмат, и главную роль в этом сыграли шахматисты из СССР. И уж это истинная правда. Так что если не школа - то плеяда уж точно. Против этого слова, наверное, никто не будет возражать. Плеяда, встроенная в госструктуру удобным для власти образом. Но не все можно объяснить строго научно, особенно в сфере творческой, культурной. Никто ведь так и не смог объяснить причин той фантастической концентрации гениев, которых породила русская литература и музыка в XIX веке. Игра природы... Так и шахматы. Чисто рациональный систематизаторский подход - организация, идеология, жесткое целеполагание - до дна проблему не исчерпывает. При всех организационных совершенствах, при всех социальных предпосылках должно было родиться сверхнормативное число потенциальных гениев, и только после этого, после акта появления на свет, они, потенциальные пока еще гении, могли быть погружены в такую среду, которая обрекает их на постоянное, порой каждодневное общение друг с другом - и на постоянное непримиримое соперничество. Но потенциальный гений не является в самый момент рождения гением шахматным, и, быть может, прав Алехин, заметивший в конце 20-х, что ограничение интеллектуальной свободы дает выход в расцвете шахмат и в других видах абстрактного неподконтрольного интеллектуального творчества? КОНЕЦ ЭПОХИ - КОНЕЦ ШАХМАТ? И вот сегодня эпоха кончилась, хотя в последнем мировом рейтинге в первой сотне ведущих шахматистов мира более 60 выходцев с пространств бывшего Союза. И почти все они начинали "при СССР" и, таким образом, генетически являются порождением советской школы. Россияне Каспаров и Крамник или, если хотите, Крамник и Каспаров - сильнейшие в мире. И команда наша на последней Олимпиаде в Стамбуле стала первой. А школы - нет, ибо нет системы, прежнего государства, строя, прежнего социокультурного и политического контекста. Так, одни рудименты. Несколько великих стариков, воплощающих ее, - Смыслов, Бронштейн, и несколько чуть более "молодых", но, несомненно, великих - Корчной, Спасский... Наконец, последний, еще играющий "чисто советский" чемпион мира - Анатолий Карпов. Век шахмат в России, увы, закончился. Советская шахматная школа - и в мифическом, и в реальном своем измерении - становится частью нашего прошлого. Рубежные даты, пришедшиеся на этот год, это подчеркивают: 90-летие покойного Ботвинника, 80-летие благополучно здравствующего и почитаемого шахматным миром Смыслова, 70-летие великого бунтаря Корчного, 50-летие Карпова, которого мы еще помним юным, худеньким, двадцатилетним... Да что там уход в Лету великой шахматной плеяды - кажется, еще немного, еще чуть-чуть и компьютеры, будь они неладны, вообще прикончат шахматы. Но нет, шахматы держатся, держатся за счет ярких, популярных личностей... Хотя таких личностей, как прежде, личностей, могущих стать носителями Великого Мифа, уже мало, очень мало...