|
||||||||||||
| Хоккей сорокового года.
Очерки времен болшевской трудкоммуны |
||||||||||||
“КТО НЕ РАБОТАЕТ, ТОТ НЕ...” В те далекие предвоенные времена хоккей начинался задолго до матча и далеко от ледяной площадки. И если хоккей начинался с катка, то игрок начинался с клюшки. Самая важная часть клюшки – крюк. Для изготовления крюка употреблялась дуга из конской упряжи. Она имела необходимый изгиб и прочность. Прежде чем начать мастерить клюшку, нужно было дождаться, пока возчик уйдет перекурить или согреться или взять водки или подковать лошадь, оставит розвальни без присмотра, затем ножом перерезать кожаные ремешки – гужи, – крепившие дугу к оглоблям, и, как выражается наш президент, “свиснуть” дугу. Дуга пилилась по вертикальной оси надвое. Поскольку дуги были различной толщины – более тяжелым лошадям полагалась дуга более толстая – то из отрезанной части выходило два или три крюка. Поверхность крюка должна была быть идеально чистой: ее очищали ножом и рубанком. Радиус закругления, который делался снизу, был индивидуален и зависел от характера игрока. На нижнюю часть крюка надевался кусок резины, обычно вырезанный из автомобильной (велосипедной) камеры или покрышки. Резина приклеивалась казеиновым клеем или прибивалась мелкими гвоздиками. Затем крюк обматывался ремешком, обязательно из хорошо вытянутой сыромятной кожи толщиной один-полтора миллиметра; ремешки доставали на местной кожевенной фабрике. Накручивали витков 10-12; полоски кожи располагали почти вплотную или с небольшими просветами, кто как любил (но если их располагали слишком широко, то при ударе становилось трудно точно направить мяч); кроме того, намотка с просветами требовала меньше ремня и делала клюшку легче. Ремешок закреплялся в верхней части крюка плетеным узлом. Автомобильная резина в основании крюка держалась не столько клеем, сколько натяжением ремешка. Клюшке надлежало быть увесистой, прочной и обладать мощью и упругостью катапульты. Для этого необходима была камышовая вставка, 60-70 см длиной, но не из того камыша, который произрастал на каждом среднерусском болотце, а из специального, привозного. Качество клюшки целиком зависело от камышовой вставки. Такой камыш был несравненно большей редкостью и ценностью, чем дуга. Камыш добывался различными путями: доставался через переставших выступать игроков местной команды мастеров (о которых говорили: “свой камыш уже отыграл”), вырезали его из разбитых клюшек, покупали у перекупщиков, вольнонаемных, которые работали в трудкоммуне. Кстати, в одной книге мы нашли упоминание о том, как наши футболисты, в бытность свою в 1945 г. в известном турне по Англии, привезли оттуда гибкие камышовые трости (являвшиеся почти обязательной принадлежностью британского джентльмена) и использовали их для изготовления хоккейных клюшек (все наши корифеи кожаного мяча зимой играли в русский хоккей). Камыш стачивали рубанком, немного, чтобы сделать клин, который вставлялся в разрез, выпиленный в верхней части крюка. Клин камышовой вставки должен был входить в треугольный разрез крюка максимально плотно. Стороны клина и разреза тщательно зачищали шкуркой. Крюк склеивался с камышом казеиновым или столярным клеем – склеенные детальки стягивались столярными струбцинами на винтах. У кого не было струбцины, стягивали шпагатом или тонкой веревкой. Когда все высыхало, место склейки заматывали тонкой веревкой (это должен был быть хороший шпагат; бумажного шпагата до войны не было). Веревка наматывалась виток за витком, вплотную, в один ряд, на слой казеинового или хорошего столярного клея (хорошим клеем считался такой, который до этого опробовали на чем-то менее ответственном, чем хоккейная клюшка). Сушили уже без струбцин. Когда веревка была намотана и закреплена, сверху ее тоже покрывали клеем, для вящей прочности. Опустим технологические подробности изготовления ручки, тем более, что это не столь ответственная часть, как крюк. Били в то время по мячу или с размаху, от плеча, или так называемым “хлюпом”. Надлежащим образом сработанная клюшка выдерживала любой удар. Теперь о коньках. В трудкоммуне была своя коньковая фабрика, где делали металлически коньки, полоз и платформу. С 1932 г. коньки изготавливали по передовой технологии, заменив паяльную лампу сварочным аппаратом. Эти коньки (марка “Динамо”) были хорошего качества и ценились среди знатоков, хотя, конечно, не так, как сделанные специально для мастеров болшевского “Динамо” коньки с полозьями из шарикоподшипниковой стали. Такие коньки даже наточить было непросто. Кстати, одному из авторов этой статьи “мастерские” коньки достались от знаменитого впоследствии (впрочем, и тогда отчасти тоже) Василия Трофимова, правда, сильно потрепанные, с порванным верхом у ботинок... Уважающему себя игроку нужно было иметь две пары коньков: на оттепель (мягкий лед) и на сильный мороз – в этом случае полоз должен быть тонким и острым, как нож. На мягкий лед, пять-семь градусов, полоз мог быть потолще, до четырех миллиметров. Умение наточить коньки считалось большим искусством. Для точки помимо станка нужно было иметь набор оселков, брусков и т. д. Сначала конек точили шлифовочными кругами (называвшимися в трудкоммуне почему-то “шурум-бурум”), потом брусками. Потом окончательно доводили – оселками. Пользоваться коньками, наточенными чужими руками, считалось дурным тоном. К лучшему точильному станку всегда стояла очередь, не говоря уже о том, что к нему никого не подпускали, когда точила команда мастеров. Поэтому игроки юношеских команд смастерили точильный станок из табуретки. Важно понять, что здесь мы имеем дело не со спецификой трудкоммуны как института, призванного осуществить трудовое перевоспитание правонарушителей, а с проявлением базовых, видовых характеристик определенного типа общества. Собственно, каков стиль жизни, таков и стиль спорта. Человек, который оказывался не в состоянии своими руками проделать описанные выше манипуляции, просто оказывался вне спорта. “Кто не работает, тот не...” В нашем случае – не играет в хоккей. Через эту “самопальную” фазу прошли в 30–40-е годы все наши звезды. Описано даже, как в 1953 году на чемпионате мира вся сборная СССР по хоккею с шайбой во главе с Бобровым штопала, латала, “усиливала” амуницию накануне матча с фаворитами — канадцами, своими руками подшивая под свитера подкладки из войлока и дополнительную кожу на перчатки. ДЕЙСТВИЕ И ЗРЕЛИЩЕ До войны мало кто в Болшеве (как и в подавляющем большинстве малых и средних городов, городков и поселков) видел большой хоккей или футбол. Спорт был прежде всего действием, а не зрелищем, хотя свой, и весьма искушенный зритель, был у любой местной команды. Ценилась скорость, владение коньком, изящество и кураж, ухарство и удаль. Можно сказать, что зритель тонко чувствовал артистизм исполнителя и эстетику игры, хотя, возможно, и не знал таких слов. В любом городке были свои звезды и свои премьеры; их любили, их выделяли, их заставляли выделяться. Некогда на Руси (да и не только на Руси) была традиция: герой в бою должен был отличаться от прочих, не получивших харизму от Бога, витязей. Вспомним белую бурку генерала Скобелева... Потом эта традиция возродилась в российском спорте – не столь уж важно, как реальность или как миф. Вспомним легенды о красной повязке на ноге то ли Бутусова то ли Канунникова: этой ногой им якобы было запрещено бить по мячу... Но кто видел эти красные повязки? Но что достоверно: в команде мастеров болшевского “Динамо” Николай Сергеевич Медведев играл в черном свитере, а все остальные – в белых... Один из авторов этих заметок не раз видел это своими глазами. Потом, кстати, Николая Медведева пригласили в московское “Динамо”, уже в Москве он играл в русский хоккей и даже немного в канадский... Кстати: если вдуматься, то игрок, парящий над ледяным полем, “черной молнии подобный”, помимо всего прочего олицетворял собой некое вполне легитимное, по крайней мере, на локальном уровне, преодоление социальной унификации. Спортивная изоляция в то время была почти полной. Не участвовали в Олимпийских играх, в чемпионатах мира, играли (за редчайшим исключением) только с рабочими командами других стран. Наши правила отличались от международных. Только в матче со шведами (в 1939 или 1940 году) болшевское “Динамо” в первый раз сыграло в хоккей с высокими воротами, примерно такими, как сегодня. Тогда высокие ворота показались “нашим” непривычными и странноватыми. Для усиления в ворота болшевского “Динамо” поставили легендарного Валентина Гранаткина, вратаря первых футбольной и хоккейной сборных страны, впоследствии президента Федерации футбола СССР и первого вице-президента ФИФА. Хотя в Болшеве был свой приличный вратарь, тоже впоследствии известный игрок – Головкин. До того ворота были (по высоте), как в хоккее с шайбой, только вдвое шире. Можно было встать спиной к воротам – и опереться о верхнюю штангу руками... КОЛЛЕКТИВИЗМ И ХАРИЗМА Вся трудкоммуна гоняла мяч, летом – большой, футбольный, зимой – маленький, хоккейный. Пять или шесть полей на болшевском стадионе были заняты с утра до позднего вечера; впрочем, нет – одно, лучшее, было зарезервировано за командой мастеров, и никого больше туда не пускали. Гоняла мяч вся коммуна, а не только пацаны или допризывники. И когда предстояло соревноваться с другой трудкоммуной, скажем, люберецкой, только мужских команд выставлялось пять... (Кстати примерно в те же годы небольшой Сестрорецк, где, правда, был не маленький даже по советским меркам завод имени Воскова, выставлял только по футболу девять команд, а по хоккею с мячом – восемь, из них одну женскую...) Похоже, это была та модель, которая впоследствии отлилась в неколько казенную формулу: “Массовость рождает мастерство”. Только спорт в трудкоммуне развивался не сам собой (как на московских пустырях и во дворах), а в достаточно жестко организованной коллективистской схеме, отчасти вообще типичной для жизни последнего предвоенного десятилетия, отчасти обусловленной спецификой данного весьма своеобразного учреждения. Так, составы команд на очередную поездку определял актив чуть ли не в полсотни человек: помещение на втором этаже болшевского стадиончика забивалось битком, здесь были тренеры, игроки и даже наиболее пламенные болельщики. Вход был свободным... Решали: этот будет играть, а этот, который должен был стоять в воротах (или, как тогда говаривали, в воротАх) пятой мужской команды, был замечен в курении – ему в воротах не место, пусть отдохнет. (При этом перед играми выдавались суточные: 3 рубля 15 копеек – как раз столько стоила четвертинка водки...) Демократия на уровне первичного коллектива не была, кстати, спецификой коммуны: аналогичным образом решались организационно-спортивные проблемы и в других местах, по крайней мере, до создания команд мастеров; и если речь шла о клубе, то, скажем, состав на очередную игру часто определял не тренер (институт тренерства утвердился у нас в полном объеме только после войны), а коллективный орган, что-то типа бюро секции. Правда, вратаря пятой мужской команды определяли люди, которым в голову не приходило и даже не могло прийти, что можно обсуждать не только вопрос о том, кто встанет в гол (как говаривали тогда), а, например, и о том, кто будет депутатом горсовета, не говоря уже о том, кто будет руководить страной и на большом черном автомобиле въезжать в ворота Спасские... Но при всем жестко организованном коллективизме у спортсменов трудкоммуны был свой безусловный, можно сказать, харизматический лидер – ответственный за спортивную работу Матвей Гольдин (между прочим, прилично игравший в русский хоккей). Многие спортсмены, кстати, были обязаны свободой лично и непосредственно Гольдину: он ездил по тюрьмам и колониям и отбирал там более или менее приличных спортсменов (трудкоммуна как-никак находилась в ведении НКВД)... Так в болшевское “Динамо” попал Иван Щербаков, игравший потом за московское “Торпедо”... Между прочим, именно Матвей Иосифович Гольдин был тренером хоккейной команды ВВС, разбившейся в январе 1950 г., через две с половиной недели после 70-летия Сталина, в свердловском аэропорту Кольцово. Правда, накануне, после двух поражений подряд и некстати сказанного динамовцу Трофимову (выросшему в болшевской трудкоммуне): “Отлично сыграл, Василек!” шеф команды ВВС Василий Сталин отстранил Гольдина от работы. Тем не менее никто точно не знал, был Гольдин в том “Дугласе” или нет, – поначалу считалось, что да, был, и к гражданской панихиде в Свердловске было приготовлено двадцать закрытых гробов, один из которых был гольдинским... В действительности Гольдину суждено было прожить долгую жизнь и, в числе прочего, поработать главным инженером на стадионе в Лужниках, где он многие десятилетия холил и лелеял наше главное футбольное поле... Последние, закатные отблески футбольно-хоккейной славы болшевской трудкоммуны можно, наверное, разглядеть в команде калининградского “Вымпела”, неплохо игравшей в 60–70-х... Но где теперь “Вымпел”? Что могут сказать об этом авторы? Они не могут даже сказать, куда кануло непобедимое некогда московское “Динамо”, команда Трофимова, Папугина, Осинцева, Маслова, Шорина, Мельникова, – что ж говорить о каком-то “Вымпеле”... Не случайно мы с такой тщательностью и подробностями описали некоторые детали хоккейного быта, начиная с таинства изготовления хоккейного снаряжения. Что ни говори, а все, относящееся к русскому хоккею, – это свое, родное, это наша история и едва ли не этнография. Конечно, с этой, историко-культурно-этнографической точки зрения небезынтересно и то, как до войны из воска и канифоли варили лыжную мазь или как делали из войлока боксерские перчатки... Но лыжи или бокс – это наше, но в то же время – общее, то, что принадлежит всем. Никто же ведь не говорит о “русских лыжах” или “русском боксе” (хотя таиландский, кажется, есть...) Сегодня, когда “прервалась связь времен”, многое ушло и, наверное, уже никогда не будет возрождено. И тот, предвоенный русский хоккей в том числе. Едва ли когда-либо ему удастся вернуть то трепетно-уважительное к себе отношение, какое он снискал полвека назад. Похоже, сейчас легче найти сотню-другую миллиардов и отстроить разрушенную церковь, чем возродить какую-то часть утраченного социокультурного наследства... Тот мир – уходит, и эти короткие заметки – не более чем отблеск этого уходящего мира. Летом в трудкоммуне играли в футбол... Команда пионерского лагеря Болшевской трудкоммуны. Крайний слева - один из авторов этой статьи, Алексей Королев. Фото из архива А. М. Королева |
||||||||||||
